Мои статьи

Итак, я начинаю свои записи.

Когда началась война, мы жили в Днепродзержинске. Для нас она не была еще ни Великая, ни Отечественная, а просто война. Отца 23 июня 1941 года призвали в Красную Армию, так она тогда называлась.  Мама работала электромонтером электролаборатории на Днепродзержинской ГРЭС. Фашисты стремительно приближались к Днепродзержинску. Город часто бомбили. Детская память сохранила воспоминания о бомбежках, похоронах убитых. Когда враг был уже совсем близко,  нас 13 августа эвакуировали. Ехали мы в товарных вагонах. В пути нас тоже бомбили, но все обошлось благополучно. Вместе с нами эвакуировались и родные сестры отца. Наконец прибыли в Сталинград. Тетушки отправились по Волге в Пермь, а мы – в Балахну, небольшой городок в Горьковской области, в тридцати шести километрах от Горького, где мы жили до войны.

В Балахну плыли на пароходе. Запомнились почему-то пирожки с горохом, которые мы ели на пароходе,  и как меня обожгло горячим паром. В Балахне мама устроилась на работу на Горьковскую ГРЭС. Ей дали комнату в коммунальной квартире. Мама работала по сменам и поэтому мы с сестрой часто были дома одни. А смены были двенадцатичасовые: двенадцать часов мама работала, двенадцать отдыхала. Жили не богато, часто хотелось есть. Вспоминается, как мы с сестрой на электрической плитке жарили оладьи. Намешаем муки  в воде и выкладываем на сковородку. Ни масла, ни какого-нибудь жира. И все равно вкусно получалось. А ночью, когда мама работала во вторую смену, мы с сестрой, прежде, чем заснуть, разговаривали, сочиняли стихи. В этих стихах почему-то фигурировал город Торжок. Откуда взялось название этого города, и почему именно Торжок, не знаю,  но само название  нам очень нравилось.

Ввиду того, что в Балахне была довольно крупная по тем временам электростанция – Горьковская ГРЭС или ГоГрэс, город время от времени бомбили. Тогда мы спускались в бомбоубежище, которое находилось в подвале дома, где мы жили. А на крыше дома напротив с названием “Дом ха-ха” были установлены зенитки, которые начинали остервенело стрелять при приближении самолета врага. Такое название дома произошло оттого, что в нем было общежитие, пользовавшееся не очень хорошей репутацией. И вот, когда на улице все затихало, мы, мальчишки, выбирались из бомбоубежища, чтобы собирать осколки снарядов.  Налеты случались не очень часто. Всего только один раз вражеский самолет прорвался к станции и сбросил бомбу. Но бомба в здание не попала и особого вреда не причинила, повредила только эстакаду топливоподачи. Может, в этом заслуга и наших зенитчиц.

В Горьком был танковый завод, на котором производился ремонт танков. И вот один раз в наш город вечером прибыла колонна танков. Мама сразу бросилась туда, порасспросить танкистов, может кто-нибудь что-нибудь знает о нашем отце. Отец в то время в звании лейтенанта служил в танковых частях. Но никто ничего, конечно, про отца не знал.

Был у мамы родной брат, который, не знаю уж теперь по какой причине, не был призван на фронт: то ли он был болен, то ли имел бронь. Работал он во время войны председателем колхоза за Волгой. Колхоз назывался “Страна Советов”, а название деревни не помню. Мы иногда приезжали к нему в гости. Отправляясь в дорогу, он клал в сани ломик. Я спросил, зачем ему этот ломик, а он ответил, что обороняться от волков. Тогда я не придал этому значения. А теперь понимаю, что он имел ввиду и настоящих волков и двуногих. В то время и ограбить и убить могли, времена были неспокойные. Как-то зимой вез он нас на санях домой в Балахну. Спускаться к Волге надо было по крутому откосу. Дядя высадил всех, а меня почему-то оставил. И вот спуск начался. Лошадь или поскользнулась, или испугалась чего-то, рванула и сани перевернулись. К счастью все окончилось благополучно, никто не пострадал.

Бывали мы у дяди в деревне и летом. Приходилось и колоски собирать, и работать на поле насколько позволяли наши детские возможности. Недалеко от дома, где мы жили, находился машинный двор. Там всегда был особенный какой-то запах: пахло машинным маслом и еще чем-то. На крыше машинного двора была установлена наблюдательная вышка. Там всегда дежурили девушки. Мы с сестрой любили забираться на эту вышку. Девушки не прогоняли нас. Может быть, у них где-то остались такие же дети. Вооружены девушки были винтовками, обычными трехлинейками со штыками. Как-то я набрался храбрости и спросил:“Для чего на штыке канавки? Чтобы кровь стекала?” И с девушкой, которой я задал свой идиотский вопрос, случилось что-то невероятное: она закричала на меня, нагрубила, кажется, даже заплакала, а все время была ласковой и приветливой. Наверное, я разбередил какую-то ее рану. Теперь я понимаю, что ей, может быть, стало жаль меня, ребенка, за то, что вместо того, чтобы заниматься своими детскими делами, я задаю ей вопросы о крови, о смерти. Больше таких вопросов я не задавал.

В один из дней, когда мы с сестрой были на вышке, дежурившая девушка, глядя в бинокль, увидела, что по дороге по направлению к деревне идет какой-то военный. Мы кубарем скатились вниз и побежали навстречу. И, о радость! Это был наш отец. Он лежал в госпитале после ранения и перед отправкой на фронт заехал за нами в деревню. В его распоряжении был только один день! Это был последний раз, как я видел своего отца. Он умер от ран в госпитале 29 января 1945 года в местечке Любомль в Восточной Пруссии. А вообще-то отца я плохо помню.

Во время войны люди жили, в основном,  небогато. Но были и исключения. У соседского мальчика отец работал заведующим гастронома, так у них, нам казалось, было все. А мы, как и все в то время, все продукты получали по карточкам. Не помню, чтобы по карточкам выдавали какие-нибудь деликатесы, только основные продукты питания: хлеб, крупы, макароны или вермишель. Вот, кажется, и все, да еще сахар и соль, наверное. Чтобы только как-то прожить, чтобы не умереть с голоду. Я не помню нормы выдачи по карточкам остальных продуктов, но ржаного хлеба нам давали неполную буханку. За хлебом обычно ходили мы с сестрой. Потерять карточки – это было величайшим горем, так как они выдавались раз в месяц и при утере не восстанавливались. Кормилицами в семьях были матери, так как подавляющее большинство мужчин было на фронте. Наща мама всегда что-нибудь приносила с работы – то пирожки, то кусочек сахара, то еще чего-нибудь, и мы ее всегда с нетерпением ждали. Один раз она пришла с работы, держа что-то белое перед собой. Мы с сестрой сначала не поняли, что это, а когда рассмотрели, испугались: перед собой мама держала забинтованные руки. Оказалась, что по неосторожности во время переключений в устройстве, находящемся под напряжением, она нечаянно коснулась токоведущих частей и возникшей электрической дугой обожгла обе руки. Тогда нам было не совсем понятно, что же случилось с мамой, это теперь только можно оценить все. Счастье, что она осталась жива. От этих ожогов на ее руках на всю жизнь остались шрамы.

О дне Победы я помню только, что в Горьком был салют и мы, мальчишки и девчонки, залезали на крышу своего дома, чтобы в первый раз в жизни увидеть хоть издали этот САЛЮТ.